В интервью журналу «Нескучный сад» (№ 8, 2012) епископ Бишкекский и Киргизский Феодосий рассказывает о жизни недавно образованной Бишкекской епархии.

— Почему Вас поставили на Киргизскую кафедру, и как получилось, что Вы, такой молодой, стали архиереем?

— Да я для архиерея не очень молодой. Я считаю, что архиереев надо рукополагать после 50. Но по Уставу Церкви архиереем может стать человек, достигший 30-летнего возраста. Мне 42. Поэтому, если смотреть на каноны, то для архиерея я среднего возраста. Святитель Игнатий Брянчанинов пишет об этом, что слишком молодые неопытны, а те, которые опытны — уже стары и мало имеют сил. Конечно, я сам про себя думаю, что я еще совсем молодой. Я никогда не готовился в архиереи и никогда не просился сюда. Просто получилось так, что я шесть с половиной лет был наместником мужского монастыря на Ганиной яме — месте расстрела Царской семьи. Нашего архиепископа Екатеринбургского и Верхотурского Викентия отправили в Ташкент главой Среднеазиатского митрополичьего округа и решением Синода открылись две епархии — Таджикская и Киргизская. Владыка искал себе помощника и предложил Патриарху Кириллу мою кандидатуру, Патриарх сразу же одобрил. Мне что оставалось делать? Сказать «нет»? Я никогда от послушаний не отказываюсь. Придется просто больше трудиться, больше ответственности на мне будет. Так это же хорошо — трудиться надо, пока силы есть. Все, что умею и знаю, стараюсь максимально применять на пользу Церкви. А если что не знаю — спрашиваю, как и все люди. Воспринимаю это просто.

— Как Вам в Киргизии после Екатеринбурга?

— Свою первую архиерейскую службу я совершил 7 декабря, в день памяти великомученицы Екатерины, и для меня было особенно радостно служить именно в этот день. Хоть меня уже и нет в Екатеринбурге, но я думаю, что великомученица Екатерина мне помогает, и я надеюсь на ее молитвы. Я здесь недавно, так что делать какие-то выводы рано. Служим, стараемся внимательными быть к людям. Я считаю, что разделение епархий — очень правильное и полезное дело. Архиереи, которые были на больших территориях, при всем желании не имели возможности часто посещать все приходы. И священники испытывали нехватку общения с архиереем, и народ. Тут у нас в Средней Азии был один архиерей на четыре страны — митрополит Владимир. Очень хороший, деятельный, многое сделал. Я сюда приехал, и у меня уже есть небольшое пристанище: и кухня, и трапезная, и келья, и несколько келий для гостей, есть общеобразовательная школа, воскресная школа. Тут велась работа. Но, несмотря на все это, люди скучали, потому что владыка даже физически не мог быть везде одновременно. А Церковь — живой организм. Если человек приходит в храм и общается со священником, то это общение его увлекает, он начинает понимать некоторые вещи, и видеть смысл в том, чтобы ходить в храм. А если он приходит, а храм закрыт, священник один на 2-3 храма и не успевает с людьми общаться, кандидатур на священство нет, архиерей приезжает редко, потому что у него очень большая территория — постепенно тяга к храму ослабевает. И мы теряем души, которые могли быть с Богом.

— По родине не тоскуете? Все-таки другая страна.

— Наша родина — это небо. По ней мы все тоскуем, но еще не готовы. Я с детства приезжал в лавру. И ездил по всем монастырям, которые были в советские времена открыты. И все мои каникулы проходили в разных святых местах. Поэтому мне не привыкать. Меня никогда не тянуло особо домой, потому что мне нравится там, где хорошо, где красиво. Вот лавра — красивое пение, служба на высшем уровне. Для меня это большое утешение. С другой стороны, мне немножко трудно, потому что хочется, чтобы везде так было. А везде как в лавре не получается. Хочется идеально, а там, куда отправляют, как раз все наоборот.

— А как местная власть относится к Вам и к Православной Церкви?

— В Киргизии национальной принадлежности придают больше значения, чем религиозной. Даже в мечеть ходят не столько из религиозной потребности, сколько ради того, чтобы поддержать ислам как часть национальной культуры. Они к Православию и к русским хорошо относятся. Президент мне сказал, что меня народ уважает. Сегодня вот ездил на Иссык-куль, машину останавливали два раза за превышение. Я выхожу, они мне: «Байке, мы вас уважаем, но вы постарайтесь не так быстро ехать». Байке — это уважительное обращение, как к старшему брату. А когда мне пишут письма из Администрации Президента или мэрии, то в каждом письме «мы выражаем уважение к Православной Церкви, и поэтому приглашаем Вас на такие-то мероприятия». Меня и нашу Церковь воспринимают в целом неплохо. Конечно, сказать, что все, что мы попросим, будут сразу делать — нельзя. С другой стороны, слава Богу, что выражают хотя бы благоволение. Я не ощущаю ненависти или неприязни. Здесь в Киргизстане живут очень отзывчивые, прямые, простые в своем восприятии жизни люди. Они желают помогать, желают что-то делать, но не знают как, не умеют.

Другое дело, что здесь, на Востоке, так принято, что тебе никогда не скажут «нет». Скажут «да-да-да». Но надо понять, как сказано это «да». Могут сказать «да» и не сделать, а могут сказать «да» и сделать. Я спросил, можно ли сделать крестный ход? Да-да-да. Но никаких бумаг не подписали, наверное, решили сначала посмотреть, что у нас получится. Когда мы все сделали, все получилось, потом только пришли письма: «Да, вам можно». А если бы вышло что-то не то, они бы сказали — мы не согласовывали. Говорят Восток — дело тонкое. А где тонко, там и рвется. Мы-то все понимаем по-русски, буквально, для нас «да» значит «да». А люди, которые здесь живут, знают, что надо еще и на выражение лица смотреть.

— Президент Киргизии с Вами общается?

— А как же! Я же епископ страны. А он — президент страны. Он — первый человек в стране, я — первый человек в епархии. Почему он не должен общаться со мной? Я ему ничего плохого не сделал.

— На Пасху Вы кропили город крещенской водой из открытого люка самолета. Не страшно было?

— Нет. Я же прыгал с парашютом, так что я таких вещей не боюсь. Прошло недели три и женщина одна ко мне подходит: «Ой, владыка, как Вы нас порадовали! Знаете, я почувствовала, что на меня даже капля попала»! Что на нее попало, я не знаю, там такой впрыск идет, что капель не бывает. Но на нее капля попала, значит, она очень хотела. Сейчас власти наверное гадают, что-то я в следующий раз изобрету?

— Вы ввели 12 огласительных бесед и экзамен перед крещением. Зачем?

— Это не я сочинил. Так благословили Святейший Патриарх Кирилл и Священный Синод. Я в свое время крестил очень многих — в Москве, в Великом Новгороде, под Переславлем-Залесским. Когда был насельником лавры, меня отправляли туда на приходы как служащего иеромонаха. Как раз в те годы очень многие крестились, и у меня бывало по 5-6 крестин в день. Не одну тысячу человек я покрестил. А теперь смотрю, что в храмах людей мало, и думаю: «а где же они»? Я сам убежден, что если человек не знает, для чего крестится, он и в храм не будет ходить. Он не знает вообще, зачем он живет. И мы будем за это отвечать, потому что мы позволяем человеку так относиться к своей жизни.

Поэтому в Екатеринбурге, когда я был игуменом монастыря, уже была введена подобная практика. Еще до решения Синода. Сначала священники не хотели вводить такую подготовку перед крещением. Говорили — люди хотят креститься, мы не можем им препятствовать. И мне приходилось настаивать на оглашении. А потом эти же священники говорили, что крестившиеся просят еще какие-нибудь курсы им устроить, потому что они поняли, что ничего не знают и им стало интересно. То есть, они по-другому подошли к вопросу своей жизни, к вопросу своей веры. Если человек что-то делает несознательно, какой же это человек? Человек должен понимать, что он и для чего делает и что он получит в результате.

Когда я здесь объявил, что крестить будем только через беседы, священники стали говорить людям «мы хотим крестить, но владыка не хочет» и давай ко мне всех направлять. Я каждому приходившему объяснял, доказывал. Побеседовал еще несколько раз с батюшками на собраниях. Непростая процедура. Потом ловил их на том, что все-таки крестили без бесед. А теперь это уже установилось жестко, и все знают, что без 12 бесед никак. Есть специальная карточка экзаменационная. Прослушал беседу — ректор подписывается. Когда послушал все беседы, назначается экзамен. Сдают экзамен, отвечают на все вопросы, и назначается день крещения. До сих пор подходят люди даже из числа наших прихожан и просят: «Владыка, может быть вы сделаете помягче, чтобы удобно было? Потому что не каждый может прийти на эти беседы»? Слушайте, о чем речь? Беседа длится полтора часа. Служба в храме — два, два с половиной часа. Если у человека нет времени для беседы, значит, вряд ли у него будет время ходить в храм. Зачем тогда креститься? Когда сможет, тогда пусть и приходит. В древности ведь так было. Кому было надо, те и крестились.

Я привожу такой пример. Вот мы идем в регистрационную палату, чтобы зарегистрировать свою собственность. Нам говорят, каков закон, какова процедура. Мы же не возмущаемся. Как надо, так и сделаешь, потому что тебе это нужно. Почему же с крещением по-другому? Неужели Церковь менее важна, чем сарай, который мы хотим оформить в собственность? Чтобы получит права, надо шесть месяцев учиться, сдавать экзамен. И никто не возражает? А к душе, которая готовится к вечности, почему другое отношение?

— Местное духовенство не ропщет, что вот, мол, пришел новый начальник и хочет все под себя перекроить?

— В нашем государстве каждый человек имеет право голоса, каждый может сказать, что хочет. Кто бы что ни сказал, мы все рассматриваем. Я прислушиваюсь, оцениваю, и потом даю ответ. Многое надо исправить, и не всегда есть возможность долго ждать, потому что жизнь двигается и надо соответствовать времени. Те, кто поддерживают мои решения — поддерживают сразу. Те, кто не поддерживают — потом поймут. Есть частное мнение, каждый имеет на него право, а есть рабочий момент. Тут если слишком долго размышлять и демократию разводить, мы ничего не сделаем. Я требую со священников, священники — с народа. И «едиными устами и единым сердцем славим Бога». Вот такой у нас подход к делу. Конечно, бывало, что батюшки говорили: «чего его слушать, он только приехал»? Я могу и смириться, и понять. Но это не значит, что батюшка не будет делать то, что я ему говорю. Это значит, что он просто позволил себе так определить свою позицию.

Беседовал К. Миловидов