Настоятель храма Новомучеников и исповедников Церкви Русской в Бутове протоиерей Кирилл Каледа дал интервью порталу Богослов.ru.

— Отец Кирилл, о новомучениках и исповедниках постоянно пишут книги, исследования, даже поэмы, проводятся выставки, работает мемориальный центр на Бутовском полигоне и так далее. У этих проектов есть поддержка как церковной, так и государственной власти. Но Вы в своих выступлениях часто говорите о том, что мы недостаточно чтим новомучеников. А когда же памятование о новомучеников будет достаточным? Каков здесь критерий достаточности, на Ваш взгляд?

— С одной стороны, этот уровень достаточности недостижим как бесконечность. Как мы не можем полностью познать Господа Бога, так же и здесь. С другой — есть весьма конкретная проблема в нашем отношении к новомученикам: их почитание, к великому сожалению, не вошло в глубинную суть нашей религиозной жизни.

Мы действительно делаем немало: Церковь выпускает соответствующие документы, создаются специальные структуры. Слава Богу, был прославлен сонм новомучеников, во многих храмах имеются иконы новомучеников, где-то сделаны мемориальные доски. Но суть, глубинная суть нашей религиозности как будто спит.

Мы редко совершаем службы нашим новым мученикам, и у многих людей возникает вопрос: «А, собственно говоря, в чем значение подвига новомучеников?» Действительно, расстреливали всех, мучили всех — крестьян, рабочих, партийных деятелей, священников. Почему же надо мучеников Церкви как-то выделять?

Люди не понимают того, что подвиг мучеников заключается в первую очередь не в том, как они страдали, а в их удивительно твердой вере. Это была не просто вера в то, что существует Бог, Творец Вселенной, наш Творец, о существовании Которого говорят очень многие. Но это была вера, которая позволила им доверить себя Богу. Это вера людей, идущих на испытания ради Бога, несмотря на страх, несмотря на боль.

Мы этого не сознаем. Мы приходим в храм и молимся об успехах земных, просим у Господа материальных благ. Иногда молим Его о благополучии наших близких. И Господь слышит наши молитвы, Он помогает нам. Но ведь мы почти не обращаемся к вечности!

Также не произошло осознания тех преступлений, которые имели место в нашей истории в годы советской власти. По большому счету, нашим народом покаяние до сих пор не принесено.

— В каком смысле? Ведь репрессии осуждены на официальном уровне.

— Я говорю не о покаянии в том смысле, что мы вышли куда-то на площадь, сказали в микрофон, как это все было нехорошо, поставили памятник и разошлись. Нет, должно произойти изменение нашего мировоззрения, нашего отношения к Богу, к жизни вообще, к ее цели и смыслу.

Из-за нежелания меняться подавляющее большинство наших современников боится говорить о подвиге новомучеников. Наглядный пример: на днях к нам приезжала съемочная группа одного из телевизионных каналов. Был там оператор. Он крестился, прикладывался к иконам. А потом сказал: «Теперь я знаю, что это за место. Думал купить в этом районе квартиру. Теперь не хочу». Вот отношение — «страшное место, от которого лучше держаться подальше». Как это похоже на то, когда говорят: это страшная история, это темная страница, не трогай, не вороши!

А Бутово — одно из самых святых мест в России, так как нам неизвестны другие места, где в мощах почивало бы такое число святых. История ХХ столетия — это одна из самых славных страниц в истории Русской Церкви, так как ни одно предыдущее столетие не дало такого количества святых, как ХХ век. И вместе с тем в Бутове в ХХ веке были совершены такие страшные злодеяния, которых ранее не знала история нашего народа.

Нераскаянный грех гложет человека изнутри, тормозит его духовный рост. Как и то, что произошло с нашим народом в прошлом веке, тормозит наше духовное развитие. Из-за нераскаянности мы топчемся на месте. Да, находим какие-то новые способы существовать: раньше жили в пятиэтажках, теперь живем в коттеджах или в «человейниках». Но внутри мы не поняли, что должны переменить мировоззрение, прийти к тому, что лишь глубокая вера в Бога и доверие к Нему может быть тем камнем, на котором мы дальше сможем расти.

— А как это покаяние может быть выражено на уровне конкретного человека? Кажется, резонно современному человеку, не только светскому, но и церковному спросить: «Мои прадеды совершали убийства в начале ХХ века, а я-то здесь при чем? Я живу в другой России, живу другой жизнью, передо мной стоят другие задачи. В чем может выразиться мое покаяние?»

— Конечно, я говорю не о совершении некоторого действия у некоего памятника с чтением неких текстов. Я говорю о покаянии как о глубоко духовном действии. Мы очень часто представляем под покаянием то, что мы должны сказать: «Вот мы такие плохие, такие нехорошие», и этот подход у нецерковных, светских людей как раз очень часто и вызывает раздражение и неприятие.

Я говорю о покаянии в том смысле, как это воспринимают греки. По-гречески покаяние обозначено словом «метанойя», то есть буквально «изменение ума». А мы не изменили наш ум, наше мировосприятие, несмотря на то что нам даны свидетели-мученики, которые показали своей жизнью то, что ценности земной, материальной жизни несравнимы с ценностями, которые обещает нам дать Господь в Царствии Небесном. Имея веру в это, они смогли пойти и перетерпеть испытания, которые им были даны, а мы, как я уже говорил, живем в первую очередь земным.

— Но и такая метанойя не в силах изменить прошлое. К тому же в прошлом некоторые люди видят много хорошего, и оно для них неприкосновенно.

— Да, многие говорят: «Ленин, Сталин сыграли в том числе и позитивную роль в судьбе нашей страны. Много в советском периоде было хорошего». Да, действительно в тот период нашей истории были достижения, но мы не хотим признать того, что это была попытка создать рай на земле, а такая попытка изначально богопротивна, более того — она богоборческая. Отсюда эти страшные злодеяния. А мы по-прежнему хотим получить добренького, «самого человечного человека», «отца народов», который решит все наши земные проблемы.

Другие говорят: «Это произошло, ну и ладно. Что теперь поделаешь?» Мы, действительно, случившегося изменить не можем. Но можем и должны обратиться к Богу! Мы же не желаем обратиться к Богу, не желаем увидеть и осознать тот опыт, который был дан нашему народу, из-за отступления от Бога. Вот мы и топчемся на месте. В этом мы и должны каяться.

Если покаемся, я верю, будет много перемен. Мы не будем встречать на наших улицах таких коллизий, когда на углу дома висят две таблички — «улица Ленина» и «улица Серафима Саровского». Или такой коллизии, как у нас в Москве, — храм святых Царственных страстотерпцев на «Войковской».

Мы живем раздвоено, расколото. Если мы это осознаем и изменимся, то будем жить нормальной, гармоничной жизнью. А сейчас гармонии нет. Мы ее можем получить только через покаяние, через изменение нашего ума, нашего мировоззрения.

— Но для многих людей советская топонимика неприкосновенна. Реален риск раскола в обществе, если начать что-то менять.

— До тех пор, пока она будет неприкосновенна, мы не достигнем гармонии. Все это не есть свидетельство здоровья общества, это свидетельство его болезни. И исцеление от этого заболевания одно — изменение мировоззрения, то есть покаяние.

— И при этом мало семей, у кого не пострадал кто-то из предков от коллективизации, репрессий и так далее. Если говорить не об общем, а о частном: знаете ли Вы людей, которые пришли к Богу через интерес к новомученикам?

— Действительно, сложно найти людей, у которых кто-то из предков не пострадал... В нашем роду — речь идет о людях разного социального происхождения, разных национальностей, даже разных вероисповеданий — пострадало десять человек. Из них четверо замучены. Не умерли от голода, как трое стариков, а именно замучены — расстреляны или замучены на следствии. Когда начинаешь выяснять, понимаешь, что практически у всех в роду найдутся репрессированные.

Я не готов сейчас назвать имена людей, которые воцерковились через обращение к судьбам своих предков или через обращение к истории репрессий вообще, но примеры такие есть. К сожалению, они немногочисленны.

— То, что Вы являетесь настоятелем храма на Бутовском полигоне, как-то влияет на принципы Вашего священнического служения?

— Ну какие принципы могут быть у священника? Главное в моей жизни — это Литургия. На ней мы призваны молиться «о всех и за вся». На ней мы погружаем в Кровь Христову частицы, вынутые за живых и усопших, произнося слова молитвы: «Омый, Господи, грехи поминавшихся зде Кровию Твоею Честною, молитвами святых Твоих». В том числе молитвами новомучеников. Вот первое и главное, что я, как священник, могу выделить. Все остальное — какие-то мои советы вопрошающим, принятие исповедей — потом.

Конечно, важное место занимает деятельность по развитию и сохранению Бутовского полигона и работа, направленная на то, чтобы память о новомучениках сохранялась не только на Бутовском полигоне, но и во всем народе, по всей стране. Но все это вторично. Главное — Литургия.

— Это действительно ответ пастыря. А что насчет Вашего прихода? Это в основном люди, интересующиеся памятью новомучеников или просто живущие неподалеку?

— У нас сейчас на приходе относительно немного людей, которые пришли сюда ради новомучеников. Первоначально таких было большинство. Но тогда и приход был совсем маленький. Тогда, в 1990-х — начале 2000-х, многие специально приезжали на службы из Москвы, чтобы почтить память погибших. Среди прихожан было много родственников тех, кто расстрелян на Бутовском полигоне. Но постепенно ситуация менялась, и сейчас все совсем по-другому.

Сегодня наш храм наполняется людьми из огромных окрестных жилых массивов южных окраин Москвы, которые построены в течение последних пяти-десяти лет. Эти люди приходят к нам как в простой приходской храм — достаточно удобный, большой. Вокруг таких нет, вот люди и стекаются. Но, к великому сожалению, когда спросишь этих людей — а что находится вон там, за зеленым забором (имеется в виду Бутовский полигон. — Прим. Ред.), многие из них не могут ответить. Они просто не знают, куда попали. Хотя мы регулярно говорим в проповедях о новомучениках, регулярно служим в деревянном храме на полигоне, на самом месте захоронения, на самом месте мученичества. Люди просто пришли в хороший и удобный храм, а отношений с новомучениками у них нет.

— Неужели то, о чем мы говорили в начале, — огромная работа по сохранению и изучению памяти новомучеников — ничего не дает?

— Нет, конечно дает! Почитание новомучеников расширяется. Увеличивается количество храмов в честь новомучеников, увеличивается количество научных работ, проводятся различные мероприятия, посвященные новомученикам. Но это же капля в море! Вот мы сделали передвижную выставку «Русская Голгофа», она посетила множество городов, епархий, ее берут даже в небольшие села. В прошлом году выставка посетила городов десять. А сколько человек ее посмотрело за год? Ну хорошо, если тысяч 20. Разве это много? Поэтому давайте смотреть реально. Слава Богу, что все это есть. Слава Богу, что люди приходят. Не просто ради знаний — приходят с чувством. Они понимают внутреннюю суть и важность их соприкосновения с подвигом наших предков. Но разве можно говорить о каких-то достижениях в масштабах страны?

— Но ведь жизни отдельных людей, семей все равно меняются. Недавно Вы рассказали о том, что в 2000 году погибли в автокатастрофе Ваш брат и его супруга, — и в том же 2000 году, буквально в течение месяца после трагедии, семья узнала о прославлении в лике святых Вашего дедушки — священномученика Владимира Амбарцумова. Тогда, несмотря на то что семья глубоко скорбела, Вы испытали невероятное переживание воскресения, узнав о прославлении дедушки. Откуда такая вера?

— Мы все призваны к воскресению. Именно вера в воскресение стала тем камнем, на котором стояли и устояли новомученики и исповедники Церкви Русской. Это не моя мысль, это слова приснопамятного Патриарха Алексия II. По его благословению главный престол нашего храма освящен в честь Воскресения Христова.

Только вера в грядущее воскресение дала новомученикам силы преодолеть то, что им пришлось преодолеть. Это сложно выразить словами, духовная жизнь — иррациональна. Но то, что мы тогда пережили, несмотря на траур, другим словом, кроме как «воскресение», передать просто невозможно! Тем, кто имеет опыт Пасхальной ночи, это будет понятно. Внешне может показаться — что тут особенного? Бегают священники с кадилом по храму, кричат «Христос Воскресе»… Ну и что? А вместе с тем такая радость! Словами передать невозможно, что мы переживаем в эту ночь. Так наша семья и пережила август 2000 года.

— Последний вопрос. Чему Вы научились у своего дедушки — священномученика Владимира Амбарцумова?

— Чему я научился? Доверять себя Богу. Как он доверил себя Богу, так и я стараюсь. Это не всегда получается. Потому что самость нередко этому мешает. Но когда мы доверяем себя Богу, когда говорим: «Да, Господи, ты послал нам эти испытания, будь рядом с нами во время этих испытаний, помоги нам», — тогда мы через эти испытания проходим. Хотя бывает и больно, и трудно. Я не готов углубляться в конкретику, но такие моменты были и в нашей приходской, и в моей личной жизни. Но при доверии Богу испытания преодолеваются. Видимо, это и есть то главное, чему я учусь у своего деда, дедушки Володи, священномученика Владимира Амбарцумова.

Беседовал Никита Глявин

Богослов.ru/Патриархия.ru