В девятом номере журнала Санкт-Петербургской митрополии «Вода живая» за 2023 год, посвященном 45-летию со дня кончины митрополита Никодима (Ротова), опубликована статья настоятеля Феодоровского собора г. Санкт-Петербурга протоиерея Александра Сорокина.
Прошло без пяти лет полвека со дня кончины преосвященного Никодима, митрополита Ленинградского и Новгородского, — с таким титулом он вошел в историю Русской Православной Церкви. Именно так, с добавлением «Патриарший экзарх Западной Европы», титул его высечен на мраморной плите на месте погребения владыки на Никольском кладбище Александро-Невской лавры.
Многие не перестают размышлять над тем, какую роль митрополит Никодим сыграл в истории Русской Церкви в так называемый советский период — период трагический, противоречивый и в то же время благодатный, как всякое время мучеников и исповедников.
Изучать, анализировать и толковать факты — удел историков. Настоящие же историки, как известно, предпочитают давать более-менее уверенные оценки на временном удалении, измеряемом десятками лет, когда обычно открываются архивы, становятся доступными неизвестные факты, свидетельства и документы.
Ежегодно в Санкт-Петербурге у могилы митрополита Никодима совершается панихида, на которую стекаются его ученики, воспитанники. Прежде всего это люди, кто, по выражению одного из них, ныне уже покойного митрополита Филарета (Вахромеева), «был рожден в любви владыки Никодима, в любви щедрой, обильной и в то же время очень личной». Сегодня они составляют целую плеяду служителей Церкви, трудящихся на ее благо на разных постах и послушаниях.
Пишущего эти строки можно причислить к самому последнему, самому младшему поколению живых очевидцев служения владыки Никодима. Мне было 11 лет, когда владыка скоропостижно, на 49-м году жизни, скончался.
Конечно, одно дело, когда говорят видные иерархи и служители Церкви, для кого общение с приснопамятным владыкой было главным впечатлением юности и молодости — тех периодов жизни, которые в полной мере могут быть названы периодами взрослости, и притом той взрослости, которая задает вектор всему дальнейшему жизненному пути, сколько бы он потом ни длился и чем бы ни был наполнен. И другое дело, когда речь идет лишь о детских или отроческих впечатлениях. Многое, что переживает человек в этом возрасте, он воспринимает по-детски непосредственно, наивно, интуитивно. Я хорошо и точно помню, что для меня смерть владыки Никодима была поистине огромной утратой. Интуитивно чувствовалось, что обрывается не только жизнь конкретного человека, но неожиданно завершается целая эпоха, прекращает существовать определенная атмосфера, доселе царившая вокруг. Конечно, такое ощущение создавалось из-за всеобщей скорби, которая окутала всех, кто тогда составлял, так сказать, ядро церковно-клерикальной общественности Ленинградской епархии.
Мне посчастливилось быть одним из многочисленных крестников владыки — а быть крестным у детей тогдашнего ленинградского духовенства он, похоже, любил. <...> Сохранившиеся фото хорошо иллюстрируют то внимание, которое владыка уделял нам, малолетним мальчикам и девочкам. Это внимание я, например, всегда чувствовал (хотя и относился к этому как к чему-то само собой разумеющемуся). Правильнее сказать, владыка не просто уделял внимание, а ему удавалось уделять внимание — несмотря на свою колоссальную занятость, а также болезни, буквально приковывавшие его к постели.
Хорошо запомнились, например, те келейные службы, которые проходили в домовом храме Успения Божией Матери в митрополичьих покоях, располагавшихся тогда в здании Ленинградской духовной академии. Иногда Литургию совершали на антиминсе на небольшом столике прямо у кровати, на которой лежал совсем больной владыка. Эти картины отчетливо врезались в память: служащий молодой иеромонах, например отец Симон (ныне архиепископ Брюссельский и Бельгийский), квартет семинаристов под руководством студента Ивана Судосы (ныне начальник протокольного отдела Санкт-Петербургской епархии) и лежащий на одре болезни владыка.
Личные детские впечатления сегодня накладываются на зрелые размышления о владыке Никодиме и его служении. Многое из того, что происходит сегодня, вновь и вновь заставляет вспоминать о нем не просто как об одном из архиереев, прошедших перед твоим взором, а как о явлении чрезвычайном. И хотя история не терпит сослагательного наклонения, наверное, не одному мне нередко на ум приходит мысль, что бы делал и каким бы был митрополит Никодим в наше время, если бы его путь не оборвался тогда, когда ему не было и 50 лет. Невозможно отделаться от мысли о том, что все, что делал владыка в те беспросветные советские брежневские годы, имело, если говорить языком богословов, эсхатологическое измерение. В данном случае под своеобразным «эсхатоном» можно иметь в виду неизбежный конец советской эпохи, хотя в те годы никто о нем и помыслить не смел. Например, лично для меня остается открытым вопрос, подразумевал ли митрополит Никодим этот неизбежный конец «советии» или все-таки искренне пытался встроить Церковь в социалистическое общество, перспектива скорого конца которого в тот момент не просматривалась.
Личность митрополита Никодима, как бы к ней ни относились, — без сомнения знаковая. И думаю, наша обязанность — тех, кто с ним общался, даже будучи детьми, — засвидетельствовать, что владыка был человеком потрясающей силы веры и очень любил свою Церковь. Это проявлялось во многом.
Прежде всего в любви или, правильнее сказать, непреодолимой тяге к церковной службе, которая заставляла его, несмотря на немощи, постоянно в ней участвовать — если не в качестве предстоятеля, как это и подобало ему по архиерейскому чину, то хотя бы даже в качестве созерцателя, сидя сбоку в кресле или лежа на кровати.
Проявлялись эти сила и напор и в том, как он активно руководил жизнью Духовной школы и пристально следил за ней, преображая здесь всю атмосферу и наполняя ее отеческим теплом и заботой, так что все, и преподаватели, и студенты, чувствовали себя членами одной большой семьи. Что это, как не Церковь в ее самом Христовом и апостольском понимании? Это чувствовал даже ребенок. Осознаешь это годы спустя, а тогда эта атмосфера казалась вполне естественной и единственно возможной. Преданность Церкви, горячая вера и явное желание приобщить к этому богатству как можно больше людей — этих качеств у владыки, кажется, хватало на всех, кто был рядом с ним.
Если не знать или хотя бы не учитывать всего этого, трудно понять смысл многого из того, что делал владыка. Например, всем известно, что в то время всем иерархам Церкви, да и не только иерархам, а и их помощникам, настоятелям и многим рядовым священникам, приходилось общаться с представителями советской атеистической власти. Зная же о владыке, что это был человек мощнейшей веры в Бога и любви к Его Церкви, невозможно даже впасть в сомнение о том, не преследовал ли он какие-то чуждые Церкви цели.
Также, если не знать о вышесказанном, трудно понять, почему он так много и активно общался с неправославными христианами, прежде всего с Римско-Католической Церковью, фактически выведя на качественно новый уровень всю внешнецерковную деятельность Русской Православной Церкви. Легче всего объяснять эту, можно сказать, ярко выраженную черту уже сложившегося образа почившего святителя, как это часто и делается, лишь прагматической конъюнктурой, преследовавшей цель спасти тогдашнюю Московскую Патриархию за счет активизации заграничных контактов. Мне трудно поверить, что это было только так и не более того. Владыка Никодим, совершенно точно, был человеком, который воспринимал Церковь не как какую-то политическую партию, или общественную организацию, или даже народную традицию, святую только лишь в силу своей почтенности и древности, — а как живой организм, Тело, Глава которого Христос. Для таких людей общение с инославными значит гораздо больше, чем просто текущая конъюнктура.
«Человек Церкви» — так была названа книга о владыке Никодиме, изданная и переизданная в 1990-е годы по случаю различных круглых дат со дня его кончины. В заглавии хорошо выражена главная идея. Человек Церкви не может настолько несерьезно думать о Церкви — лишь в земной плоскости борьбы за выживание в отдельно взятой стране. Здесь — гораздо больше: одновременно и желание поделиться духовным богатством своей, то есть православной, церковной традиции, приобщить к нему как можно большее число людей, но и неравнодушие к тому, как веруют и исповедуют Одного и Того же Бога, в Троице славимого, христиане других традиций.
Таковы штрихи к портрету незаурядного человека — портрету, который, как цельный образ, складывается и из собственных, живых, личных, хотя и детских воспоминаний, и из того, что о нем помнят другие, более старшие и авторитетные свидетели.
«Вода живая»/Патриархия.ru
