На сайте Богородице-Рождественского ставропигиального женского монастыря опубликованы воспоминания прихожанки храма пророка Илии в Обыденском переулке г. Москвы Н.И. Таратуниной.
***
О старых сестрах нашей обители, немного не доживших до ее открытия, сохранилось мало сведений. И все же память о них и христианской любви, наполнявшей их сердца, осталась. Одной из свидетельниц их жизни была Наталья Ивановна Таратунина, прожившая на территории закрытой обители долгие годы. В день памяти святой великомученицы Варвары и день поминовения сестры монастыря монахини Варвары (Турусовой) предлагаем вашему вниманию краткие воспоминания Н.И. Таратуниной, записанные с ее слов.
Монахини и послушницы Рождественского монастыря в воспоминаниях Наталии Ивановны Таратуниной, прихожанки храма св. пророка Илии в Обыденском переулке
Я родилась и воспитывалась в верующей семье. Считаю благословением Божиим то, что Господь сподобил всех нас прожить много лет на святой монастырской земле, в обители, пусть и закрытой, и быть рядом с некоторыми из ее сестер. Мои родители, Иван Степанович и Елена Иосифовна Жиляевы, и мы с сестрой Ниной жили на территории монастыря с 1928 года.
В конце двадцатых годов наша семья переехала из Киева в Москву. Папа устроился работать в кондитерском магазине у Петровских ворот (на углу Петровского бульвара), где стал директором. Именно тогда он и получил крохотную квартирку на улице Рождественка, в доме № 20, по которому числились почти все монастырские строения. Нас поселили в красном одноэтажном доме, бывшем монастырской баней (первый подъезд, кв. 115). У родителей было еще две взрослых дочери: они с нами не проживали. Папа остался доволен нашим жилищем, рассудив, что «это не навсегда» и для четверых места более чем достаточно. Отзывчивый к чужому горю, он сделал в квартире перегородки и безвозмездно впускал жить семьи, оставшиеся без крова. «Пусть поживут, все равно нам здесь не оставаться», — повторял он. Однако Господь судил иначе. Папа внезапно умер от перитонита. Обладая отменным здоровьем, он не придал значения начавшимся болям и повышению температуры и не обратился своевременно к врачебной помощи, а между тем у него случился разрыв аппендицита.
О кончине Ивана Степановича сожалели матушки — сестры Рождественского монастыря, оставшиеся в обители на правах жильцов. Они полюбили отца за доброту и с благодарностью вспоминали его помощь. Монахини поддержали вдову Ивана Степановича, оставшуюся с двумя малолетними детьми (мне было пять лет, а сестре Нине — десять) и уже не думавшую о перемене жилья на лучшее.
С особой теплотой относилась к нам мать Нектария — бывший монастырский регент. Приветливая старушка маленького роста, казавшаяся беззащитной, она черпала благодатную силу в Боге. Каждый день матушка Нектария бывала в одном из храмов у Сретенских ворот, не пропуская ни одного богослужения. Она также читала псалтирь по усопшим. Квартирку-келью матери Нектарии часто посещали нуждавшиеся в духовной помощи и помогавшие ей по хозяйству благочестивые люди. Дорога матери Нектарии в храм шла мимо нашего дома. На бульвар из монастыря выходили двое «проломных» ворот, за которыми был спуск по лестницам. Там пожилой монахине приходилось каждый день по нескольку раз спускаться на бульвар и подниматься к дому. Иван Степанович, шедший с работы или на работу в магазин, встречал мать Нектарию и помогал ей. Мать Нектария всегда с благодарностью его вспоминала и молилась о нем.
По воспоминаниям матери Нектарии и других монахинь, папа покупал им продукты и сладости, выполнял работы, требовавшие физической силы, любил с ними беседовать на духовные темы. Потребность делать людям добро была и у моей мамы, которую монахини называли «наша кормилица». В нашей квартире мама с опасностью для жизни принимала ссыльных, страдавших за веру. Один из них, схиархимандрит Иосия (Евсенок), которого все знали как отца Иосифа, до заключения и высылки служил вместе с протоиереем Александром Зверевым в храме святителя Николая в Звонарях. О другом, владыке Игнатии, мы совершенно ничего не знали, кроме того, что он архиерей. В памяти запечатлелся облик святителя-исповедника — высокого ростом, но согбенного старца. Мама уступала гостю свою кровать, а сама уходила на общую кухню, где всю ночь стирала, штопала, приводила в порядок его одежду и белье, собирала в дорогу провизию. Ближайшие соседи знали, кого принимала мама, но они были глубоко порядочными людьми и нас не выдали. Сами они старались чем-либо помочь ссыльному, хотя бы угостить. На всю дальнейшую жизнь мы сохранили дружеские отношения с нашими соседями Татьяной и Геннадием.
Духовником нашей семьи был настоятель храма пророка Илии в Обыденском переулке (в просторечии называемого церковью Илии Обыденного) протоиерей Александр Толгский. Он венчал нас с мужем в этом храме. Перед своей кончиной он передал нас отцу Александру Егорову. Брат нашего духовника протоиерей Николай Толгский служил в церкви преподобного Сергия в Пушкарях. Этот храм, как и Николо-Звонарский, посещали многие сестры закрытой Рождественской обители.
Об окружавших людях у меня остались светлые воспоминания. Мы общались в основном с верующими мирянами и монашествующими, и я вынесла убеждение, что плохих монахинь не бывает. У многих жильцов также сложилось представление о монахинях как о необыкновенно скромных, трудолюбивых и благожелательных людях. Нельзя сказать, что у них не было недостатков, но рядом с ними возникало чувство благоговения, мира, тишины. Ощущался их молитвенный настрой, всепрощение и покрывающая все любовь. Чувствовалось, что они жили далеко не обычной, скрытой от посторонних глаз жизнью.
Бывало, что монахини приходили к моей маме. Елена Иосифовна умела хранить тайны и слагала глубоко в своем сердце слова монахинь. Сестры ей доверяли и не ошиблись: мама унесла с собой в могилу все ей рассказанное. С нами, молодыми, монахини беседовали мало, опасаясь за нас: такие тогда были времена. Да и мы сами, когда они приходили к маме, старались удалиться из комнаты и дома, чтобы дать им возможность поговорить наедине.
Когда умер отец, а через много лет и мама, сестры без всяких просьб с нашей стороны разделили между собой чтение неусыпаемой Псалтири, оказали большую помощь на похоронах и поминках. Папу отпевал отец Александр Зверев в храме святителя Николая в Звонарях. Мама была дружна с супругой отца Александра, а моя сестра Нина была ровесницей его дочери Ариадны, и они общались. Отпевание Елены Иосифовны было совершено в храме пророка Илии в Обыденском переулке.
Постараюсь рассказать то немногое, что знаю и помню о насельницах обители. Схимонахиня Лидия жила в одноэтажном здании келий (8 строение). В монастырских строениях осталось трое схимниц: они жили очень сокровенно, и мы редко их видели. В одноэтажном строении, там, где при входе растет высокий дуб, в квартире № 99 жили две родные сестры — монахиня Арсения и инокиня Наталия. Старшей была мать Арсения: будучи пожилой, она не работала. Мать Наталия трудилась на фабрике, содержа себя и сестру. В те годы сестры были вынуждены скрывать свое монашество. Они просили называть себя прилюдно по имени-отчеству, или же «тетя Поля», «тетя Наташа», «тетя Варя» и т.д. В нашем дворе дежурил дворник, напоминавший своим видом о былых временах — степенный, с бородой, в большом, до земли фартуке и с бляхой. Он знал всех жильцов по имени-отчеству и фамилии и мог указать, кто в какой квартире проживает. Это был человек честный, порядочный, не доносчик, что ценилось тогда высоко.
Хранить тайны непросто, а еще сложнее сохранять монашеские обеты и свою душу среди соблазнов мира. Матери Наталии было нелегко работать на фабрике среди неверующих людей. Кроме «урочного» времени работы часто устраивались экскурсии: присутствие всех сотрудников было обязательным. Мать Наталия просила у мамы разрешения брать с собой меня и сестру. «Все не одна», — говорила она. Все видели, что она пришла с детьми, и лишний раз к ней не подходили и ни о чем не расспрашивали. Вместе с ней мы с сестрой смогли посетить немало выставок, музеев, иногда удавалось побывать и в святых местах.
Благодаря доброму отношению начальника жилищной конторы и техника-смотрителя мы переехали из нашей каморки в квартиру № 98. Сестры Арсения и Наталия стали нашими ближайшими соседками. До нас в девяносто восьмой квартире жил музыкант — флейтист в оркестре театра имени Вахтангова. Он создал у себя дома хорошие для того времени жилищные условия и при переезде всю обстановку полностью оставил нам. Так поступил он не столько потому, что ему позволяли средства, сколько по своей доброте. Вспоминаю об этом, чтобы полнее описать жизнь временных обитателей монастыря. Молитва и пример жизни Рождественских монахинь влияли на окружающих. Видимо, многолетнее соседство с ними не прошло бесследно и для нашего благодетеля. Оставило оно неизгладимый след и в моей жизни, и в жизни моего сына Николая.
Мы были дружны с соседями, друг другу помогали. Несмотря на трудности и испытания, в жизни тех лет было много радости, потому что люди умели по-настоящему радоваться. Вера в Бога, надежда на Него и любовь, жившие в одних сердцах, зажигали другие. Были в жизни доброта, простота, жертвенность, да и просто стремление порадовать, угостить, поделиться последним. И Господь не оставлял живущих с верой в душе Своей милостью.
Другой нашей соседкой (строение 8, соседний подъезд, кв. 92-95) была инокиня Клавдия. Ее называли чаще по имени-отчеству, Клавдией Ивановной: только наедине мы позволяли себе называть ее и других сестер матушками. Мать Клавдия была одной из лучших в Москве мастериц по пошиву облачений. Иногда она звала нас, еще девочек, посмотреть на свою работу. Ей делали заказы архипастыри, в том числе архиепископ Пимен (Извеков), будущий Патриарх. Владыка Пимен близко знал нашу семью и не раз бывал у нас дома. Если мы узнавали, что приедет владыка, то встречали его и готовили трапезу. Мы часто бывали на его богослужениях в Богоявленском соборе и в разных московских храмах и обязательно на акафистах иконе Божией Матери «Нечаянная радость» по пятницам в храме прор. Илии Обыденного.
В том же восьмом строении, в ближайших к проходу между домами подъездах (кв. 88-89, 90-91) жили схимонахиня Антония и инокиня Евдокия (которая, как мне говорили, впоследствии приняла монашеский постриг), а также инокини Александра и Параскева.
Схимонахиня Антония была молчаливой: свои подвиги тщательно скрывала. У нас с сестрой было большое горе: тяжело болела мама. Когда во двор монастыря въезжала машина «Скорой помощи», все знали, что приехали к Жиляевой, у которой случился очередной сердечный приступ. Приезд врачей завершался, как правило, госпитализацией. И каждый раз мы боялись остаться круглыми сиротами. Мы с сестрой вставали на коленочки перед большим образом преподобного Серафима. Этот образ был найден мамой на свалке, куда был выброшен из разрушенного храма. Когда мама вызволяла икону из-под груды мусора, она сильно оцарапала лицо. Перед этой иконой мы и молились о выздоровлении мамы, а потом сестра посылала меня к матушке Антонии. Я вбегала к ней в келью, едва переводя дух. Она же встречала меня всегда мирно и спокойно. «Матушка, поправится ли наша мама, вернется ли?» — спрашивала я. Мать Антония не давала ответ, молилась. Через некоторое время она, бывало, тихонько, как бы с неохотой, моргнет глазами, и я, радостная, бегу к сестре: «Нина, матушка сказала, что мама поправится!» Так и происходило по ее молитвам. Келейница матери Антонии, мать Евдокия, была также очень молчаливой и скромной.
Инокиня Александра была регентом и художницей. Мне запомнилась висевшая на стене в ее келье большая расписная тарелка ее работы, на которой был изображен Рождественский монастырь — храмы, колокольня, святая ограда. Роспись была выполнена в технике гжели. Мать Параскева устроилась работать дворником и поэтому получила жилплощадь в монастырском строении. Мать Александра вернулась к ней из заключения, и мать Параскева смогла разместить ее у себя.
Слепая схимонахиня Нина проживала с инокиней Пелагеей на первом этаже в строении № 4, в первом подъезде, в кельях справа от входа (окна на монастырь). В том же двухэтажном корпусе жила и приснопамятная убиенная монахиня Варвара — в миру Варвара Ивановна Турусова.
Мать Варвара жила в строении № 4. Она была мастерицей-белошвейкой. Есть сведения, что она была казначей монастыря. Лично мне мать Варавара мало рассказывала о своей жизни. Однажды она сказала, что ее очень любила покойная игумения Ювеналия, и ей лучше всех жилось в обители. Смею думать, что лучше всех жилось матери Варваре по причине мирности ее духа и кротости характера. Она со всеми умела жить в мире и согласии. О себе она всегда говорила скупо, не считая себя стоящей внимания. Мать Варвара всем была готова услужить, всегда соглашалась присмотреть за моим сыном Николаем, посидеть с ним, когда в том была необходимость. Она была очень почтительной. Моего мужа, который был намного ее младше, она называла по имени-отчеству «Игорь Андреевич». Она хотела подарить мне икону — «Преподобный Серафим, молящийся на камне» и даже сделала дарственную надпись, но не успела осуществить свое намерение. Это была одна из икон, которую украли. Во время следствия, когда меня вызвали, чтобы опознать украденное, я видела дарственную надпись, сделанную ее рукой с обратной стороны доски иконы. Конечно же, икону мне не отдали.
Жизнь матушки окончилась страдальчески. Девяностолетнюю старицу убил один из рабочих конторы, находившейся в подвале четвертого строения. Производя работы на лестнице в первом подъезде, рабочие изредка обращались к матушке с разными просьбами. Они видели у нее старинные образа. Один из них задушил мать Варвару в ее квартире. Убивал он ее долго и жестоко — матушка, несмотря на свой преклонный возраст, отличалась здоровьем и телесной крепостью. Убийство произошло 25 сентября 1978 года, в день Отдания праздника Рождества Пресвятой Богородицы. В такой знаменательный день призвал Господь в Свои Небесные обители казначею Рождественского монастыря. Мы с мужем похоронили монахиню Варвару на Ваганьковском кладбище на приобретенном нами участке № 16, рядом с могилой литератора, составителя толкового словаря русского языка В.И. Даля. На том же участке впоследствии был похоронен и мой муж — Игорь Андреевич Таратунин.
Меня вызывали в качестве свидетеля по делу Турусовой в продолжение следствия, на суд и для опознания икон. В келье матери Варвары образа были в ризах — во время опознания я видела их уже без риз, и мне было очень горько. Дальнейшая судьба икон неизвестна. Среди образов, кроме вышеназванной иконы «Преподобный Серафим, молящийся на камне», могу назвать образа «Трех радостей» Пресвятой Богородицы, преподобного Сергия Радонежского, святителя Николая Чудотворца, Казанской иконы Божией Матери.
На первом этаже в том же подъезде, в квартирке с окнами, выходящими во двор монастыря, жили послушницы Евфросиния, Дария и Елена. На втором этаже жили монахиня Виталия — певчая, подвижнически строгая и молчаливая (мне запомнилось, как она пела панихиды), послушница Екатерина, монахиня Нектария с инокиней Анной. Мать Нектария запомнилась мне сидящей на крылечке с работой в руках. Около входа в полуподвал Казанского храма, где в одном из помещений находился управдом, возвышалась гора песка. Песок использовали для хозяйственных нужд, но здесь же играли и дети жильцов, в том числе и мой сын. Беспокоясь за ребенка, я выбегала из дома посмотреть, что он делает. Мать Нектария кричала мне с крыльца: «Наташенька, не беспокойся! Иди, трудись — я присмотрю!»
Матушкам, как и остальным жильцам, приходилось своими трудами зарабатывать на жизнь. Они все были рукодельницы. И как хватало у них времени и сил на помощь другим! Эта помощь оказывалась незаметно, как бы между делом, так, что, по слову Господа, «левая рука не знала, что делала правая» (Мф. 6:3).
Монахиня Викторина также жила в строении № 4 на втором этаже. Вокруг нее всегда было много добрых людей. Она была доброжелательной, кроткой. Пока у нее была возможность, она работала в гомеопатической аптеке. Была она когда-то высокого роста, но в преклонных годах стала согбенной. Дожив до глубокой старости, мать Викторина где-то упала и искалечилась, так что не могла больше самостоятельно передвигаться. С тех пор у матери Викторины жила какая-то женщина, которая ухаживала за ней. После убийства матери Варвары мать Викторину забрали к себе близкие знакомые, проживавшие недалеко от храма святых мучеников Адриана и Наталии на Ярославском шоссе. В этом храме ее потом и отпевали, и меня пригласили на отпевание.
Во втором подъезде четвертого строения, в угловой келлии жили монахини Сергия, Марфа и Параскева. В монастырском строении № 18, находящемся на углу Большого Кисельного переулка, на первом этаже проживали послушницы Марфа и Матрона, на втором — послушница Анастасия.
Наши знакомые монахини поведать многое о себе не могли. Но их молитва ощущалась в этих стенах и хранила всех нас. И как ни была далека их внутренняя жизнь от мирской, они всегда вовремя приходили на помощь. И как они умели проявить свои удивительные любовь и участие! Матушки оставили в жизни знавших их глубокий след. Десятки лет они были для нас негаснущими светильниками, Божиими свечами, которые освещали и озаряли нашу жизнь радостным светом иного мира.
Записано со слов Н.И. Таратуниной
Богородице-Рождественский монастырь/Патриархия.ru
