В 2012 году решением Священного Синода в составе Симбирской митрополии была учреждена Мелекесская епархия, управление которой вверено молодому епископу Диодору (Исаеву). О том, с какими сложностями приходится сталкиваться в новообразованной епархии, о перспективах ее развития и о многом другом управляющий епархией рассказал порталу «Приходы».
Тридцать пионеров в храме
— Ваше Преосвященство, давайте в начале нашей беседы познакомим с Вами читателя. Расскажите немного о себе, о Вашем пути в Церковь. Ваше детство и юность прошли здесь, на Симбирской земле. Довольно рано Вы пришли к жизни в Церкви. Каким был Ваш путь к вере, к монашескому служению? Кто для Вас был вдохновителем и примером?
— Ничего сверхъестественного я вам не расскажу. Господь привел меня в Церковь без чудесных явлений и каких-то особых событий. Первый раз самостоятельно в храм я вошел в 1989 году: наш класс был на экскурсии в Ивано-Франковске. Тогда был день памяти великомученика Димитрия Солунского, как я узнал уже потом. И вот там, рядом с рестораном, в котором нас кормили, был храм. Сейчас он принадлежит униатам, но тогда был православным. Мне захотелось в этот храм попасть. Зашел, мне там все, и на следующий день вся наша группа была в храме. Все ребята — нас было 30 человек.
— Кто их на это сподвиг?
— Я позвал. Шла служба, молящихся было очень мало… Храм большой, светлый, там было очень красиво. Все 30 человек выстроились в очередь в церковную лавку через весь храм – кто за крестиком, кто за иконочкой… Куча пионеров в почти пустом храме, это было весьма необычно и даже смешно.
В общем, я был настолько впечатлен посещением этого храма, что, вернувшись домой, стал почти каждое воскресенье самостоятельно ездить в Ульяновск на богослужение в Неопалимовский храм.
— В то время ведь не было уже гонений особых...
— Ну 89-й – 90-й годы. У нас в школе в моей деревне ничего такого не было. Не поощрялось это, но и тотального запрета со стороны преподавателей не было.
— Сколько лет Вам тогда было?
— Тринадцать. Но я и до этого в храме то бывал. Очень редко с кем-то из своих родственников. Храм всегда меня привлекал, мне всегда хотелось в нем бывать, однако не было возможности туда попасть. Только когда я стал более или менее самостоятельным, стал регулярно посещать богослужения.
Целый год ездил в Ульяновск по воскресным дням: в шесть часов утра выходил на проезжую часть, ехал на раннем автобусе в город. Добирался до Неопалимовского храма (который был у нас тогда кафедральным собором) как раз к девяти часам, к началу поздней Литургии. Служил владыка Прокл (митрополит Прокл (Хазов), первый глава Симбирской митрополии — прим.). Он фактически только-только приехал в епархию, я его фактически с самой первой службы помню.
А личное знакомство с владыкой было, когда я поехал к нему подписывать рекомендацию на поступление в Духовную семинарию. Это был 1993 год. Направление мне дал наш приходской священник из храма преподобного Сергия в селе Таволжанка Корсунского района. Я три года был алтарником в этом приходе.
Если в начале своего церковного пути мне приходилось ездить на службы в Ульяновск, то после храм открыли у нас. Он был разрушен — стали восстанавливать, туда приехал священник, отец Геннадий Бобров, и я стал ходить к нему. От моей деревни это 25 километров, но все же ближе, чем ездить в Ульяновск. Отправлялся туда каждую субботу, а в воскресенье возвращался.
Если говорить о моем пути к вере, к монашеству, к пастырскому служению, должен сказать, что у меня не было никакого поворотного момента, который бы меня вдруг подвиг ходить в храм. Я всегда этого хотел, с детства мне было интересно все, что связано с Церковью. Родители мои были людьми нецерковными, но они не были безбожниками, атеистами. Конечно, они не знали традиций, но знали, когда отмечают дни поминовения усопших и великие православные праздники. Периодически меня возили к Причастию, потому что «так надо было». В общем-то вся их религиозность на этом и заканчивалась… А мне всегда было интересно, что же там, в Церкви… вызывали любопытство религиозная утварь, иконы, четки, книги церковные, которые я находил у своих знакомых бабулек в деревне…
В общем, мне было интересно все, что связано с Церковью.
Читать на церковнославянском научился «методом тыка»
— Бабульки все-таки на пути к вере были?
— Да, у нас бабульки были, целая группа, но они «специализировались» в основном по похоронным делам. Когда поминки, они собирались. Их человек 15-20 было, и они хором пели панихиду перед поминальным обедом. Все это было так таинственно, необычно. Ничего другого ведь не было. Ходили по усопшим, Псалтирь читали…
Вот я с этими бабками дружил, им нравился. А они нравились мне, потому что у них всех были дома иконы, какие-то книги, они всегда что-то рассказывали.
Эти бабульки знали много стихов духовных — кантов. Помню, я их в тетрадку переписывал, наизусть знал почти все, даже сейчас еще кое-что помню.
— Читать, наверное, тогда по-славянски научились?
— По-славянски меня читать никто не учил — я сам научился. Мне одна бабушка дала остатки богослужебной книги. Как я сейчас понимаю, это была Триодь Цветная. И вот по этой Триоди я учился. Стало интересно… стал прикидывать сам, какая буква что значит. Единственное, чего я не понял самостоятельно, что еще нужно знаки препинания и ударения соблюдать.
Когда я пришел в храм преподобного Сергия к отцу Геннадию Боброву, сходу заявил: «Я умею читать». Он говорит: «Да?» Отвечаю: «Да». Мне дали почитать на Литургии молитвы ко Святому Причастию. Я так стал громко и смело читать, но без правильного произношения ударений. А там была одна бабушка очень церковная и почитаемая — помню, она меня в немного грубой форме остановила. «Смотри, — говорит, — дурак, что читаешь». Но она с любовью в общем-то отнеслась ко мне и потом научила всему остальному — тому, чего я не понимал. Мне самому сейчас удивительно, что я разобрал церковнославянский алфавит: понял, что эта буква такая, а эта — другая, что буква «я» существует в двух видах. Смотрю на эти буквы в книгу — интересно…
У нас дома была икона Марии Магдалины. Бабушка говорила, что это Мария, ну и я читал надпись: буква «м» понятна, «а» — понятна, «р» — понятна, на конце эта штука… значит, буква «я». Так я понял, что это за буква. И так «методом тыка» я и научился читать по-славянски.
Вопреки насмешкам
— А как отражалось посещение храма на школе, на повседневной жизни? Как складывались первые взаимоотношения в приходе?
— Когда я пришел к отцу Геннадию в храм, он с первой встречи ко мне очень хорошо отнесся, с особым вниманием. Спросил: «Зачем ты пришел в храм?». А был Великий пост. Я отвечаю: «На Соборование». «А ты знаешь, что такое Соборование?» — допытывается отец Геннадий. Я говорю: «Знаю. Я катехизис проштудировал». Батюшка был приятно удивлен и спрашивает: «А может, ты будешь ходить к нам в храм? Помогать, алтарничать?» Конечно, я согласился. Для меня это было праздником. В общем, три года фактически каждую субботу и воскресенье, все праздники я был у него. Даже школу пропускал без всякого зазрения совести. Особенно Пасха, Страстная седмица — я просто брал справку в медпункте и ходил на службы.
Конечно, в школе знали, что я в церковь ходил. Один раз даже поругали за вот такой пропуск недельный. Но с успеваемостью у меня все было в порядке, учился я всегда хорошо, с дисциплиной тоже было нормально… Я им говорю: «А в чем я виноват? Я ведь окна не бью, не курю, не хулиганю, матом не ругаюсь, с успеваемостью хорошо. Что плохого я делаю, если хожу в церковь?» Эти аргументы на моих учителей подействовали. Они хорошие люди. Подумали и решили, что все нормально. И больше в мою сторону никаких поползновений не было.
Другое дело, смеялись. Я помню учительницу по географии — она тогда была еще совсем молодой девушкой, так вот, перед всем классом эта учительница говорит: «Дима, и что, ты попом хочешь стать?» Отвечаю утвердительно. Она смеется. «Будешь, — говорит, — попенком с масляной бороденкой и в засаленной рясе». А мне совсем не обидно было. Ответил, что вовсе не так: я буду хорошим батюшкой, красивым, борода у меня будет в порядке, а ряса — чистой.
Сейчас эта учительница работает директором школы. Всегда передает мне приветы, поклоны, бывает даже на богослужениях, когда я где-то служу, но ко мне не решается подойти. Я даже ей передавал через людей, что очень хочу ее увидеть. Но почему-то она не решается. Видимо помнит эти моменты, и ей немного неудобно.
— Владыка, а ведь этот стереотип до сих пор существует: если подросток хочет стать священником, то он вырастет и будет замусоленным с сальной бороденкой… И он во многом обоснован, к сожалению, особенно если посмотреть на наших сельских священников. А каким должен быть священник внешне, как он должен разговаривать с людьми? Бывает, подойдешь, задашь конкретный вопрос, а он начинает елейную песнь петь — ты и не поймешь, о чем он говорит. Как священник должен общаться с современной аудиторией?
— В первую очередь, он должен быть вменяемым. Когда ты живешь среди людей, нужно придерживаться всех самых лучших правил. Поэтому и одежда должна быть чистой и опрятной — ничего в этом нового нет, всегда такие требования были. Естественно, помытые причесанные волосы, постриженные ногти, и чтобы от тебя пахло не потом, а каким-нибудь недорогим, но все-таки одеколоном или ароматизированным маслом. Чтобы человеку приятно было к тебе подойти и поцеловать тебе руку после благословения.
Я считаю, что в этом ничего такого особенного нет — это элементарные правила приличия по отношению к тем людям, которые к тебе приходят. А те, кто считает, что это не аскетично, должны жить в лесу или в пустыне, где нет людей. Там можно не мыться, не стричься, есть одну траву и т.д. Никаких претензий к такому человеку не будет.
Приветливость vs. строгость
— В среде духовенства бытует мнение, что с прихожанами надо «построже» — такой аскетизм напускной, вплоть до того, что во время месячных в церковь не входи, или посмирять кого-то при людях… Как-то это должно присутствовать в жизни Церкви, или все-таки, может, как-то мягче нужно быть с прихожанами? Где предел допустимой строгости священника? Бывает ведь, придешь в храм — тебя так обложат, что ты не в той юбке пришла, не в той косынке, а если без косынки вошла, так вообще нечего тебе тут делать…
— У святых отцов нет понятия «посмирять». Есть понятие «смиряться» — то есть употреблять его можно только по отношению к себе. Поэтому тем, кто хочет кого-то «посмирять», пусть сам для начала на себя это словечко примерит. Повторюсь: священник должен быть вменяемым человеком и всегда действовать по ситуации. Даже когда я вижу, что что-то не так, как положено или как бы мне хотелось, я не могу бросаться на человека и оскорблять его. Ведь понятно, что человек порой не понимает даже, о чем речь, и если я начну его показательно назидать, он может вообще меня не понять.
Если кто-то мимо шел и решил зайти — у нас храм открыт для всех, любой может войти в храм — верующий, неверующий — для молитвы или просто ради любопытства. Человек в храме, в первую очередь, должен увидеть улыбку, понять, что его здесь ждут.
Потом можно посоветовать и юбочку подлиннее надеть, и косынку повязать, но все это сделать мягко, с любовью.
— Но бабушки ведь накинутся, если что-то не так...
— Это тема отдельная и очень широкая. Опыт показывает, что при всем желании ее нельзя решить сходу. Сотрудники храма, которые порой ведут себя грубо в отношении прихожан, даже когда с ними проводят неоднократный инструктаж, не всегда понимают свою роль в катехизаторской работе. Некоторых буквально приходиться увольнять. Например, пожилой человек — сотрудник, свечница, уборщица — не всегда прислушивается к мнению молодого священнослужителя. Мне, например, 39 лет, а ей — 65. И потому она все равно считает, что права она.
Один раз, когда я еще был диаконом, в свой адрес слышал: «Тебя еще на свете не было, а мы уже в церкви молились, поэтому ты нас не учи».
— Все-таки возраст для епископа является проблемой?
— В своей недолгой архиерейской практике с какими-то проблемами, связанными с возрастом, не сталкивался. Я говорю о священнослужителях в общем — проблема ведь существует. «Запугивать» их бесполезно. Иногда лучше просто распрощаться с людьми, которые не понимают, в надежде на то, что придет кто-то другой, более понятливый. Здесь проблема даже не в возрасте — это только один из критериев. Проблема в воспитании и мироощущении. Ведь и молодые сотрудники храма ведут себя порой не очень вежливо.
— На должность управляющего новой епархией Вы назначены не случайно: родились и выросли в Симбирском крае, с 2000 года были личным секретарем владыки Прокла. Как Вы считаете, почему еще выбор пал именно на Вас?
— Так решил приснопамятный владыка Прокл — решение предложить мою кандидатуру Синоду было принято им лично. Я был его воспитанником на протяжении 16 лет, и митрополит Прокл, видимо, считал, что все испытания, которым он меня подвергал, я вынес с достоинством и заслуживаю того, чтобы быть епископом.
— Несмотря на то, что до назначения Вы были активно включены в жизнь региона, в новообразованной епархии наверняка столкнулись с чем-то новым, неожиданным для Вас?
— Ничего нового и неожиданного я не увидел и не узнал. Именно потому, что фактически 16 лет я был рядом с владыкой Проклом. Был свидетелем всего, что он делал, как он управлял епархией. Мало того, я ему помогал как технический работник, сотрудник. Видел, что он делал, слышал, что он говорил, какое он мнение имел по тому или иному поводу или какое у него отношение к тому или иному явлению в церковной жизни, к конкретным людям, как он поступал в той или иной ситуации. В буквальном смысле слова его образ спроецировался на мне.
Если я принимаю какие-либо решения как епископ, думаю о владыке Прокле: что бы он в этой ситуации сделал, сказал… В общем, волей или неволей, я его ученик в буквальном смысле слова. Его дух почил на мне, как бы громко это ни было сказано.
— В чем для вас были особенные трудности как для управляющего новой епархией. Что стало самым сложным?
— Разочарую Вас — я не испытал никаких особых трудностей, никаких особых сложностей. Это милость Божья! Пока все, что происходит, — все нормально и, с помощью Божей, все по силам и… мне все нравится.
— Духовенство Вас сразу восприняло как архиерея, не было каких-то попыток «мериться силами»?
— Вот это другой вопрос. Для нашего духовенства было немножко сложно, ведь они меня все знали лишь как молодого человека и как помощника владыка Прокла. Именно как мальчишку. И вдруг этого мальчишку ставят им епископом — руководителем, лидером. Понимаю, что психологически для многих это было немножко сложно. Но в течение двух лет это все изменилось.
— А в чем это выражалось? Может, были какие-то попытки «поставить на место»?
— Нет, таких попыток со стороны духовенства не было. Просто я понимаю, что было напряжение. Один священник мне недавно говорит: «Простите, владыка, я плохо о Вас думал». Я делаю выводы, что он просто был подвержен каким-то стереотипам и теперь раскаивается в своих мыслях. Этот человек старше меня почти в два раза — где-то под 60 ему.
Конечно, я понимаю: вдруг я, как кому-то казалось, мальчишка, стал епископом, даю ему указания, что делать, как делать и наоборот, чего делать не следует. Не все согласны с моим видением той или иной ситуации, но в любом случае должны выполнять мои указания.
Конкретно у этого священника был, в общем-то, ропот по отношению ко мне. Он рассказал потом, что раньше мог прийти к митрополиту Проклу, и если какие-то у него были проблемы — личные, духовные, по делу, по служению, то он мог владыке рассказать, потому что он был очень добрый, принимал всех по-отечески, всегда мог дать практический верный совет, поддержать, утешить… А потом наступило время, когда владыки не стало, и этот человек не мог прийти ко мне, потому что в его глазах я не выглядел так авторитетно. Все-таки, когда приходишь к седовласому старцу — это одно. А тут молодой человек… психологически это трудно. Но сейчас этот священник пришел к выводу, что теперь он может и ко мне прийти и посоветоваться. Какие-то внутренние перемены его сподвигли попросить у меня прощения в том, чего, в общем-то, я и не узнал бы, если б он сам не сказал.
— Для того, чтобы человек пришел, тем более священник с многолетним стажем, нужно ведь как-то найти к его сердцу ключ каким-то особым отношением?
— Все правильно. Авторитет нужно заслужить, заработать. Нужно убедить людей, что твои слова не расходятся с делами, что твои слова не пустые, а действительно наполнены каким-то смыслом. Слава Богу, мне в некоторой степени уже удается к каждому найти подход.
За период моего двухлетнего пребывания на кафедре отношение людей ко мне поменялось. Священники сейчас сами говорят, что моя манера совершать богослужения — как у мирополита Прокла. А богослужения у него отличались тем, что он на службе никогда не кричал, никого не одергивал, даже если кто-то ошибался. Владыка Прокл, прежде всего, молился. И поэтому все, кто сослужил владыке, тоже молились. Они не смотрели с опаской, что он начнет кричать или топать ногами, кидать какие-то вещи, пинать орлецы. Помню, был случай… один священник перешел к нам из Пензенской епархии и рассказывал: «Стою на первой службе с владыкой Проклом и думаю, когда же он будет кого-нибудь ругать, потому что владыка Серафим покойный был очень импульсивным человеком и ни одно богослужение не проходило, чтобы там чего-нибудь такого не было. Стою, — говорит, — и жду, когда же начнется, а ничего не началось. Потом еще следующая служба, и снова так же…».
Я считаю, что это правильно: мало ли кто ошибается — мы все иногда делаем ошибки. Если кто-то что-то неправильно сделал, неправильно поклонился, почему я должен прерывать ход молитвы своей, своих собратьев и на кого-то кричать и начинать учить? В лучшем случае, если у меня это в памяти останется, я после службы сделаю замечание и в такой форме, чтобы человек адекватно воспринял и запомнил.
Так вот, наши священники за это очень благодарны и сравнивают мои богослужения со службами владыки Прокла. Мне это очень приятно.
— Каких качеств не хватает Вам как архиерею?
— Хотелось бы всегда знать, что правильно, а что неправильно. Вернее, безошибочно и безоговорочно знать, как делать правильно. Вот этого очень не хватает. Порой поступаешь правильно, как тебе это видится, а люди считают, что это очень плохо и несправедливо, а поступаешь снисходительно, терпеливо — в этот момент приходится нарушать какие-то моральные правила. И благо, если бы еще человек понимал, что ты идешь на конфликт со своей совестью ради того, чтобы он исправился. А ведь в большинстве случаев те, кого ты милуешь, к сожалению, расценивают это как твою глупость или как твое бессилие и вместо того, чтобы понять и исправиться, еще больше утверждаются в этом пороке.
Очень сложно, когда с человеком приходится жестко поступать — я сейчас говорю про священников. Ведь они люди, и я вроде бы человек, я тоже согрешаю, где-то делаю неправильно… Владыка Прокл покойный всегда говорил: «Я боюсь наказывать людей, потому что Господь говорил: Будьте милосердны, как Отец ваш Небесный милосерд. Если вы хотите, чтобы вас простили, значит, сами всех прощайте». А с другой стороны, как архиерей я обязан вершить некий суд — это просто обязанность в буквальном смысле слова, чтобы сохранялся порядок и благочиние в Церкви Божией.
Вот поэтому иногда думаешь: был бы рядом ангел какой-нибудь и говорил, что вот здесь нужно сделать так, а здесь — так, и ты б, не задумываясь, это делал. И совесть твоя бы не страдала — вот чего очень не хватает.
Знания в руках невоспитанного или непорядочного человека — оружие в руках безумца
— Владыка, если вернуться к административным вопросам, что изменилось в епархии за прошедшие два года?
— Очень многое. Фактически, все изменилось. Димитровград — второй город в нашей области и по населению и по значимости. Ведь это еще и стратегически важный объект в нашей стране, так как здесь находится научно-исследовательский институт атомной промышленности и крупный вуз, воспитывающий будущих атомщиков для России. Здесь очень много молодежи.
Но средоточия церковной жизни здесь не было — она протекала в городе Ульяновске, в Симбирске. Все основные события, вся общественно-церковная работа проходила там. А в Димитровграде все было как в обычном районном поселке. Да, здесь при митрополите Прокле было построено два новых храма, увеличилось количество духовенства, но значимой общественно-церковной деятельности не было. И конечно, владыка Прокл в этом не виноват — просто такая была ситуация.
За прошедшее с момента учреждения епархии время у нас фактически все кардинально изменилось. Теперь, так как это епархиальный центр, Димитровград стал сосредоточением общественно-церковной жизни Мелекесской епархии. Конечно, нам очень не хватает духовенства — молодого, талантливого, красивого, умного. К сожалению, пока только 12 человек городского духовенства могут трудиться на церковной ниве. Тем не менее, у нас выстроены хорошие конструктивные отношения с высшими учебными заведениями. Это и филиал МИФИ, и Сельскохозяйственная академия, в которой обучается 9 тыс. человек.
Буквально сегодня мы общались с руководителем местного филиала МИФИ — он говорил, что очень доволен, что у нас за прошедший год было много совместных мероприятий со студентами. Поначалу Иван Анатольевич относился к нашим мероприятиям с опаской. Человек он очень хороший, но поскольку предлагалось нечто новое, он относился к этому с некоторым недоверием: «А надо ли это? Священники будут — зачем они здесь? Зачем все это надо?» За последний год Иван Анатольевич убедился, что это очень хорошо. Сегодня предложил: давайте, мы проведем неофициальную встречу со студентами — не так, как у нас проходили конференции, форумы. Он просит, чтобы именно я и молодые представители нашего духовенства встретились с учащимися, дабы мы могли вступить в открытый разговор и послушать их вопросы, попытаться на них ответить. Это очень хорошая практика.
Когда у нас было последнее мероприятие по профилактике экстремизма в молодежной религиозной молодежной среде, студенты — обычные современные молодые люди — сказали, что надо бы почаще проводить встречи, чтобы можно было прийти и поговорить: очень много вопросов, а узнать не у кого. Мы сейчас говорим, что есть интернет и молодежь вся в интернете сидит, но вот интернет интернетом, а все-таки очень важную роль играет живое общение с людьми.
В МИФИ школа делится на три категории — обычные студенты, которые будут работать где угодно, будущие специалисты в области атомной промышленности и «элита» среди студентов, которая станет топ-менеджментом в этой отрасли. С двумя первыми категориями студентов мы общаемся довольно плотно. Было опасение, что священников не захотят слушать, может быть, даже протест какой выразят. Оказалось — все наоборот: слушают с интересом, задают вопросы, вникают.
А вот с «элитой» у вуза иногда проглядываются некие проблемы — некоторые нацелены «на запад». То есть они не видят себя работающими на российскую промышленность. Руководство института просит вступить с ними в открытый диалог. Некоторым не хватает патриотизма, любви к своей Родине. Иван Анатольевич считает, если Церковь попытается оказать свое влияние, может, это немного изменит ситуацию, возможно, эти молодые люди о чем-то задумаются и что-то в их сердцах переменится.
Это очень важно. У нас единственный в своем роде в России научно-исследовательский институт, все очень серьезно. Поэтому ученые, сотрудники должны быть людьми, исполненными особым патриотическим духом, они должны работать для своего Отечества, для своей Родины. Знания в руках невоспитанного или непорядочного человека — это оружие в руках безумца.
Антицерковная пропаганда дает плоды до сих пор
— Ульяновская область больше всех пострадала за годы советского периода. Это до сих пор осталось? Чувствуется атеистический дух?
— Насчет того, больше или меньше пострадала, сложно сказать. Но конечно то, что Ульяновск — родина Ленина, по делам было видно. Фактически все храмы были стерты с лица земли. До революции на территории Симбирской епархии было 647 храмов, 1500 священнослужителей. Когда владыка Прокл приехал на возрожденную кафедру после 30-летнего ее небытия, у нас было два храма в городе Ульяновске, пять по области и 16 человек духовенства. Не сохранилось фактически ничего — только храм-часовня на старом кладбище и часть храма святителя Германа Казанского, который был занят под областной архив.
— Это что касается внешнего, а внутренний дух?
— Когда я в Ульяновске служил, всегда было чувство, что прихожане с большим недоверием относятся к духовенству. Это не потому, что знают, что какой-то священник — плохой человек, нет. На каком-то подсознательном уровне в народе живет мнение, что всякий священник — это обманщик. И это со стороны церковных людей, я уж не говорю про нецерковных, к которым вроде как претензий никаких и быть не может. Люди молятся в храме, идут к тебе за отпущением грехов и принимают из твоих рук Святое Причастие, а подсознательно считают, что ты все равно плохой. Это действительно плоды советской антирелигиозной пропаганды.
Я из своего детства помню очень интересный случай. Бабушка, мать моего отца, жила в коммунальной квартире. И вот у одной её соседки — бабулечки 80 с лишним лет — в комнате были иконы красивые, она молилась каждый день. Я тогда был ребенком, мне было лет шесть, и я к ней заходил как к соседке. Меня как всегда привлекали иконы, она при мне молилась, поклоны била… Наверху в углу иконы висели, под этим иконостасом — обеденный столик, а на стене около столика — карикатуры на попов, советские плакаты Союза безбожников. То есть для нее это было нормально, понимаете? Она верующий человек, она молилась Богу, а попов ненавидела, хотя в церковь ходила. Ну вот разве я размещу у себя над обеденным столом под святыми образами какие-нибудь демотиваторы против Церкви и духовенства? Думаю, это показатель духовного состояния многих жителей Ульяновской области.
— Оно до сих пор такое осталось?
— У некоторых да. Эти люди фактически всю жизнь ходят в храм, а к священнику любому внутри у него живет некое недоверие и насмешка какая-то.
— И как с этим бороться?
— Боюсь, что их уже вряд ли переубедишь. Должно вырасти новое поколение. Это как евреи в пустыне: их Господь специально водил 40 лет, чтобы они там остались. Это неисправимо, это навязанное стереотипное мышление, штамп, который им передался, к сожалению, от родителей и от советской государственной идеологии.
Поэтому люди наши — церковные люди — когда батюшка хороший, трудится, они, конечно, признают, что он добрый человек, уважают его, но особого восторга все равно не испытывают. Зато если вдруг слышат какие-то гадости о священнике, это принимается «на ура» — мол, мы так и думали, мы в этом и не сомневались. А ведь это могут быть просто вымыслы и сплетни.
Когда же человек хороший — это воспринимается как данность. Ну, хороший и хороший, батюшка и должен быть таким хорошим.
Порой сторонникам преподавания православной культуры просто угрожали
— Как идет работа со школами?
— Очень плотно работаем. Сейчас вот мы активно работаем в области популяризации предмета «Основы православной культуры». Благодаря митрополиту Симбирскому и Новоспасскому Феофану вопрос, что называется, «сдвинулся с мертвой точки». Владыка Феофан нашел конструктивный подход к членам нашего регионального правительства, в частности к руководству министерства образования. Он сумел убедить, что это действительно необходимо, и в этом году «лед тронулся».
У нас в прошлом году в Димитровграде был самый ничтожный процент преподавания православной культуры от общего количества. Можно было рассказывать все, что угодно, на родительском собрании, с учителями проводили встречи, с директорами… Все соглашаются, никто не возражает, но как только до дела доходит, вдруг выясняется, что выбирают светскую этику. Всех это устраивает, а религиозный компонент оказывается не нужен, хотя все говорят, что это хорошо.
И вот в этом году владыка Феофан вместе с губернатором Сергеем Ивановичем Морозовым провели серьезную встречу с директорами школ нашей области и министерством образования. После этой встречи можно смело заявить, что 60 процентов директоров наших школ стали сторонниками преподавания ОПК.
— А раньше сопротивление было со стороны руководства школ?
— Да. В первую очередь это ведь от директора зависит. Там, где находились принципиально настроенные родители, которые настаивали на преподавании основ православной культуры, просто угрожали. Этой весной был у нас случай в поселке Силикатный Сенгилеевского района. Директор школы вызывает православных родителей и говорит: «А вы не думаете о том, что ваш ребенок в нашей школе учиться не будет?»
— Владыка, как вообще выстраиваются отношения с властью?
— Имеется понимание со стороны руководства. Администрация города Димитровграда, главы районов идут навстречу и на все наши инициативы реагируют позитивно. Самое главное, никто не ставит препятствий нашей деятельности, что очень важно, может быть, даже первостепенно важно.
— Святейший Патриарх ставит перед епископатом масштабные задачи, в частности, говорится о необходимости переформировать работу на приходах так, чтобы это было современно и актуально, больше работать с общественными организациями, с властью, активно использовать медиапространство, социальные сети. Удается?
— Частично да. Мы работаем во всех этих направлениях. Активно взаимодействуем с Общественной палатой, с ее помощью формируются инициативы для администрации нашего города, и потом администрация их поддерживает. Есть много таких моментов.
Что касается медиа, то вот как раз сейчас ведется работа над созданием нового епархиального сайта. Понятно, что теми средствами, которыми мы на сегодня обладаем, уже обойтись нельзя, поэтому ведем работу по усилению собственных ресурсов, а также взаимодействуем с местными СМИ. При создании нового епархиального портала мы изучили позитивный опыт Московской, Ростовской и некоторых других епархий и постарались адаптировать его к нашим реалиям.
Недавно приступили к реализации нового проекта, который реализуется во взаимодействии со многими как местными, так и федеральными организациями. Это программа, направленная на взаимодействие воскресных школ со станциями юных натуралистов. В былые времена советская школа обеспечивала экологические центры учениками. Сегодня они испытывают острый дефицит. Вот мы и подумали: почему бы Церкви не обеспечить эти станции воспитанниками? Это и для нас решает проблему расширения курса воскресных школ, и для станций юннатов — дефицита активных членов. При успешной реализации проекта у нас, может быть, получится реанимировать совместными усилиями движение «Зеленых патрулей», которые в свое время выполняли ряд социальных функций.
Безусловно, опыт реализации проекта будет представлен всей полноте Церкви.
— В своих выступлениях Вы часто говорите о том, что ставите своей задачей сделать епархию одной большой семьей. Удалось ли это? И как сделать, чтобы епархия — не только духовенство, но и рядовые верующие — ощущали себя в семье?
— Стараемся воплотить эти намерения в реальность. Среди прихожан много людей, которые принадлежат к самым разным слоям нашего общества: и представители власти, и представители каких-то чиновничьих структур, и среднего класса, и бизнеса, и, в первую очередь, простые люди. На первый взгляд это разные люди, которые не могут общаться вот так запросто между собой, потому что в обычной жизни их мало что объединяет. А в Церкви их в буквальном смысле слова объединяет Христос.
— То есть они общаются в Церкви, друг друга знают?
— И общаются, и знают друг друга. У меня есть прихожане из администрации нашей области, которые запросто взаимодействуют со своими братьями и сестрами во Христе. Порой это решает и какие-то социальные проблемы — люди находят друг ко другу дорогу через Церковь.
Вера во Христа действительно становится самым главным объединяющим фактором в нашем народе. Святейший Патриарх Кирилл призывает к тому, чтобы приходы превращались в общину, как это было в первые века христианства и в какой-то степени — до революции во многих приходах. Нам нужно возвращаться к такой организационной форме, чтобы в конкретном храме была конкретная приходская община конкретных людей, которые объединены совместной общественно-церковной деятельностью и действительно знают друг друга, общаются с друг другом, заботятся друг о друге и понимают, ради Кого они все это делают. Именно ради к любви ко Христу, чтобы всю эту любовь показывать на делах, свидетельствовать о своей живой вере во Христа.
На самом деле, такие общины у нас были всегда. Я опять вспоминаю о храме села Таволжанка, куда ходил мальчишкой — там действительно была община. Это были люди не конкретно из этой деревни — из местных людей в храм ходило очень мало. Основу прихода составляли люди из близлежащих деревень, которые фактически на каждую службу съезжались отовсюду. Они любили своего священника, любили свой храм, знали друг друга, оставались ночевать группами у кого-то из прихожан. Бывало, у одной старушки остается после всенощной человек десять, вместе молятся, вместе трапезничают, общаются, делятся своими жизненными ситуациями, назидают друг друга. Самая настоящая община была.
И сейчас такие общины есть при каждом храме, просто сейчас это, может, по количеству людей не так много, как хотелось бы. Но над этим мы работаем.
— А молодежи в храме больше стало?
— Да, слава Богу. Стоит отметить, какая молодежь в храм ходит: они осознанно идут. Я понимаю, что у каждого свои моменты что касается внутренней веры, порывов и намерений, каких-то желаний…. Но вот, например, я два года уже служу в кафедральном соборе и знаю всех своих прихожан, вижу, кто у меня на каждом богослужении стоит, и очень радует, что у меня на каждой Литургии фактически треть молящихся — это молодые люди, молодые семьи, много детей.
— Хватает ли времени на общение с паствой?
— Я следую примеру владыки Прокла: в любое время доступен для всех. И кто бы ко мне ни пришел, я всех принимаю, невзирая на лица. Кто умный, кто красивый, а кто наоборот — если пришли, значит, Господь для чего-то их послал. Я слушаю, если могу дать какой-то дельный совет, оказать помощь словом или делом, стараюсь все это исполнять. Считаю, что это мой долг. Владыка Прокл всегда так делал и поэтому я стараюсь этому следовать.
У меня нет специальных часов приема: если я есть на месте, то пожалуйста — приходите, обращайтесь, и не нужно писать прошение, чтобы попасть ко мне на прием. Человек попадает сразу, как только приходит. Если я на месте, я его не держу в приемной и не смотрю, кто это: пришел — значит, пришел. Стараюсь ответить на его запросы и отпустить с Богом.
Патриархия.ru
